Ширли раскрутила остатки вина в своем бокале.

– Но, ты, парень, не станешь коренным филадельфийцем, просто вступив в наш клуб.

– Нет, конечно. Но тебе этого и не нужно, все равно останется множество мест, куда ты никак не попадешь, или же тебе так и останутся недоступными прихоти любого стального магната с сотнями миллионов долларов в кармане. К тому же внутри каждого клуба часто существует еще один клуб. А самые закостеневшие классовые структуры на земле можно найти за стенами любой мало-мальски большой тюрьмы.

Она мягко кивнула и продолжала наблюдать, как вино продолжало затихать в ее бокале.

– С другой стороны, ты всегда можешь перестать быть англичанином, а для американца это практически невозможно. Надеюсь, ты это заметил?

– Может быть, – пожал я плечами. – Это происходит от наличия жестких требований клуба: всегда можно скатиться ниже этого уровня.

Ширли Берт посмотрела на меня с любопытством, потом снова кивнула и осушила свой бокал. Я взялся за бутылку и предложил восполнить недостачу, но она только покачала головой.

– Почему вы с Кеном решили отказаться от английского гражданства? – спросила она наконец.

Я аккуратно поставил бутылку на место и по крайней мере постарался объяснить это моей спутнице.

– Ты хочешь сказать, что мы летаем для иностранных хозяев? Дело в том, что в Англии слишком много пилотов и...

– Не в этом дело. Я видела регистрационную запись Китсона в его отеле: здесь не верят на слово, так что нужно предъявить паспорт. У него пакистанское гражданство. После этого я взглянула на твою и оказалось, что у тебя швейцарское. Так в чем же дело?

– В тебе заговорила журналистка?

– Хватит валять дурака.

Я плеснул в свой бокал немного вина и стал его разглядывать, но в голову так ничего и не приходило.

– Пойдем и выпьем у меня в номере, – неожиданно предложила она, вставая.

– В твоем номере?

– Я прихватила с собой из Рима бутылку шотландского виски. Мне бы хотелось получить по этому поводу квалифицированное мнение эксперта, – с этими словами Ширли так простодушно посмотрела на меня, что я тут же бросил на стол три ливийских фунта и поспешил за ней к выходу.

25

Мы вернулись в "Уаддан".

Ширли снимала номер на четвертом этаже. Его нельзя было назвать ни большим, ни маленьким: это была просто обычная гостиничная комната, забитая стандартной для таких мест мебелью со стандартным освещением. В такой комнате можно было прожить всю жизнь, но вероятность оставить здесь след своей индивидуальности не больше, чем возможность оставить царапину на бриллианте.

Я осторожно закрыл за собой дверь и обернулся. Она замерла в нескольких футах от меня, скованная и настороженная, словно ожидавшая, что я тут же брошусь на нее, но не решившая то ли поймать мое тело, то ли увернуться от этого прыжка.

– Тебе не нужно ничего говорить, – сказала Ширли. Пожалуй ее голос звучал даже слишком спокойно.

– Да и тебе не стоило приглашать меня сюда, – поддержал ее я. – Вот если только ты что-то говорила про виски.

Она несколько расслабилась и даже почти улыбнулась.

– Загляни в чемодан под кроватью. А я собираюсь немного умыться.

Я выудил по указанному адресу бутылку: этикетка была такой шотландской, что ее вряд ли могли отпечатать намного севернее Милана. Я налил понемногу в два бокала, стоявших на ночном столике, захватил один с собой и устроился с ним на розовом плетеном стуле.

Когда она вернулась из ванной, ее прическа стала несколько свободнее, а лицо немного посвежело.

Мы подняли наши бокалы и выпили. По вкусу это пойло очень напоминало подкрашенную аккумуляторную кислоту.

Ширли осушила свой бокал в два глотка, передернула плечами и присела на край кровати, а я отправился в ванную, чтобы подлить в бокал немного воды.

Когда я вернулся, она все еще сидела на кровати, а ее глаза смотрели из-под слегка нахмуренных бровей куда-то вдаль. Мне хотелось найти тему для разговора, ну что-нибудь из области фотографий, но меня опередили.

– Неужели ты с Китсоном и в самом деле не встречались до того вечера в Афинах, ни разу за все десять лет.

– Да, что-то около того.

– А чем вы занимались последние несколько дней?

– Ничем, – пожал я плечами. Это был отличный и довольно остроумный ответ. Как раз такой, который не должен был оставить никаких сомнений у умной, интеллигентной девушки.

– Кен исчезает и притворяется мертвым, – спокойно размышляла она. – Ты тоже куда-то отправляешься и появляешься через несколько дней с медицинским пластырем на лице, играешь в молчанку со своим вторым пилотом, а по твоему следу идет греческий полицейский, – ее улыбка трансформировалась в саркастическую ухмылку. – Это и есть то самое ничего?

– Ты интересовалась моим мнением по поводу купленной в Риме бутылки шотландского виски, – невпопад сказал я. – Так вот, можно сказать, что это удивительная дрянь.

– Я скажу тебе, чего вы добивались; вам казалось, что драгоценности набоба можно найти и самостоятельно.

Мне оставалось только пожать плечами.

– Вам не совсем понятно, с чем приходится иметь дело, – зазвучал ее немного сдавленный голос, словно каждое слово давалось ей с трудом. – Вы считаете, что можете победить весь мир только потому, что были приятелями и когда-то служили в одной эскадрилье. А ты знаешь, чем это может закончиться?

– Послушай, Ширли: забудь об этом, – попытался я ее урезонить. – Мы с Китсоном завтра улетаем. Просто забудь обо всем. Делай свой фоторепортаж про набоба и не пытайся вмешиваться в ход событий.

– Я могу тебя остановить, – возразила она.

Я поднял голову и бросил на нее свой взгляд.

– Просто могу отправиться к набобу и рассказать ему о ваших планах. Ему ведь еще неизвестно про то, что Кен жив, разве не так?

Я в очередной раз пожал плечами.

– Так это так или нет?

– Можешь действовать. Здесь я не могу тебе помешать.

Девушка резко встала и пристально посмотрела на меня сверху вниз. Ее губы плотно сжаты, а глаза метали молнии.

– Проклятые идиоты! Неужели вам не понятно, что сделает Хертер, если узнает про ваши замыслы? Разве ты не знаешь, что он почти до смерти забил того парня в Бейруте и все-таки узнал откуда появились те драгоценности? Он просто сотрет вас в порошок, вот и все.

– Здесь им не Пакистан.

Она рассерженно мотнула головой, словно отметая эту мысль.

– Где бы он ни был, набоб по-прежнему живет в Тагабхадре. Для него Пакистан – чуждая страна. Он повсюду возит за собой свое крошечное княжество, в котором Хертер одновременно играет роль и палача, и армии, и бог знает чего.

– Мне приходилось сталкиваться с куда большими армиями.

Ширли еще долго стояла, пылая негодованием на мое упрямство. Потом она откинулась на спину, ее лицо сморщилось, а руки потянулись к глазам.

– Вы все проклятые идиоты, – послышался сдавленный шепот. Зачем вам нужно кого-то обманывать и ввязываться в эту аферу? Почему нельзя просто бросить это занятие? Почему?

Наконец в комнате наступила хрупкая, напряженная тишина, изредка прерываемая ее затихающими всхлипываниями.

Я допил свой виски, налил себе еще и почти на цыпочках отправился в ванную комнату, чтобы разбавить его водой.

К моему возвращению она уже сидела на кровати, сгорбившись и обхватив голову руками.

Пожалуй причиной такого расстройства не могли служить несколько темных граней моей души, а я почувствовал себя типом, который зарабатывает на жизнь, забивая до смерти котят.

– Причина все-таки существует, – попытался я объяснить свою позицию. – Она объединяет нас с Китсоном. Дело тянется уже давно, и от этого стало только запутаннее. Просто смирись с этим и оставь все как есть.

Ширли оторвала руки от лица и подняла голову. Ее лицо раскраснелось, на щеках блестели высохшие слезы, за одну минуту она постарела лет на двенадцать. Во всяком случае это относилось к ее лицу.